My new friends in Russia told me that the entry they solicited from me last month won a contest (commemorating the end of WWII) took first place out of 1600 entries. I did not even realize it was a contest.
(Перевод с английского. Для сохранения эмоциональной составляющей рассказа, мы рекомендуем, по-возможности, прочесть работу в оригинале).
Friday, April 13th, 1945.
Moment of Liberation.
Farsleben, Germany
CREDIT: U.S. Army, Major Clarence Benjamin, 743rd Tank Battalion.
В пятницу 13 апредя 1945 года я, командир экипажа легкого танка, вел свою машину в составе колонны 743 танкового батальона и 30 пехотной дивизии армии США. Мы направлялись вдоль берега Эльбы на юг к Магдебургу (Германия). После 3х недельного перехода к Эльбе мы были измотаны и пребывали в мрачном настроении. Хотя мы понимали, что война закачивается, радость от приближающейся победы была омрачена известием о смерти Президента Рузвельта. Неожиданно, мне и танку под командованием моего приятеля, сержанта Кэрроллу Уолшу, приказали отделиться от колонны и сопровождать майора Клэренса Л.Бенджамина из 743 танкового батальона в короткой разведывательной операции к западу от нашего маршрута. Оказалось, что экипаж танка майора Бенджамина повстречал нескольких истощенных солдат-финнов. Как оказалось, им удалось совершить побег из поезда, до отказа забитого голодающими узниками концлагерей. Экипаж майора повел два наших танка, на каждом из которых дополнительно сидели несколько пехотинцев из 30й пехотной дивизии, по узкой дороге к маленькой желедорожной станции, где в тупике стоял поезд, собранный из разнотипных пассажирских и грузовых вагонов. Вокруг него в апатии лежали или сидели люди, которые еще не увидели наших танков. Стражников не было видно. Должно быть, они разбежались еще до нашего приезда…по крайней мере, перестрелки около поезда я не помню. Освобождение узников этого поезда запомнилось мне не историей нашего героизма, а историей подлинного мужества его пленников.
Майор сделал очень эмоционально сильную фотографию в тот момент, когда первые несколько человек из поезда поняли, что они спасены. Люди на этой фотографии все еще лежат у поезда, пытаясь впитать хоть немного энергии от солнечных лучей. На первом плане – только что увидевшая нас женщина с раскинутыми руками и выражением удивления и радости на лице. Буквально через несколько секунд после этого момента женщина увидела мешок, брошенный кем-то из убегающих немецких солдат, и, порывшись в нем, триумфально показала всем банку солдатских консервов. На нее тут же накинулась целая толпа изголодавшихся, похожих на живых скелетов, людей, пытавшихся выхватить у нее находку. Мои крики на них не имели эффекта, и мне в итоге пришлось спуститься с танка и пробираться сквозь истощенных и измученных людей, чтобы оттащить нападавших от женщины, которая быстро схватила банку и убежала. Когда я расталкивал толпу вокруг женщины, то поневоле я ощущал себя школьником-хулиганом, обижающим малышей – так слабы были все вокруг меня. В результате этого инцидента я в полной мере осознал, в сколь плачевном состоянии пребывали узники поезда.
Я и мой экипаж проехали на своем танке в начало поезда и остались там, как символ того, что поезд с этого момента находится под охраной солдат армии США. Танк, которым командовал Кэрролл Уолш, бал направлен обратно в батальон за подмогой. С нами остались лишь пехотинцы. Насколько я помню, мой танк остался единственной охранявшей поезд бронемашиной весь день и вечер этого дня, а также ночь. Затем события развивались очень быстро. Нам передали, что командующий 823го противотанкового батальона отдал приказ бургомистрам всех окрестных городков приготовить и доставить к поезду продовольствие, и что Военное Правительство в ближайшее время возьмет на себя все заботы о спасенных людях. До этого момента нас оставили присматривать за голодающими людьми из поезда, охранять их, и сопереживать, не имея возможности немедленно облегчить их положение.
Насколько мне помнится, ко мне подошел один из узников – кадровый офицер финнской армии и предложил организовать охрану по периметру поезда. Я одобрил идею и попросил его организовать охрану и выставить на постах караульных, что и было сделано очень быстро и эффективно. Я с удивлением и восхищением наблюдал, как истощенные, обессиленные солдаты возвращались к исполнению своих воинских обящанностей. Они выглядели почти счастливыми од одной только мысли, что они вновь будут защищать кого-то. И хотя все их вооружение составляли лишь палки и немногочисленные автоматы, брошенные в спешке убегающими немцами, все вместе они могли дать довольно серьезный отпрор противнику. Это позволило мне немного расслабиться и пообщаться с людьми.
Ко мне подошла молодая женщина по имени Джина Раппапорт и предложила побыть переводчицей. Помимо своего родного польского очень хорошо говорила по-английски и немного – еще на нескольких языках.Мы с ней встали около танка, где незаметно собралась целая толпа мужчин, женщин и детей. До конца жизни мне не забыть эту сцену: с каким уважением и вежливостью относились они друг к другу, как важно было для каждого из них представиться, сказать, кто он такой. Каждый был во внимании, каждый старался полностью представиться – имя и фамилия, национальность и страна, откуда был родом этот человек (например, «Польский еврей из Венгрии»). Каждый затем старался подойти и пожать мне руку. Эти рукопожатия одновременно символизировали, с одной стороны, уважение, и благодарность, а с другой – самоутверждение, обретение себя заново – как личности, как человека. Я и мои друзья – закаленные боями ветераны, умеющие сдерживать эмоции. Тем не менее, в тот момент мне не удалось удержаться от слез. Не удается и до сих пор, стоит мне вспомнить тот момент – силу духа и мужество тех людей.
А их улыбки…У меня хранится снимок нескольких девочек из поезда: худые, почти прозрачные, со впалыми щеками и огромными глазами, видевшими слишком много ужаса и страданий, – как трогательно они улыбались, несмотря на лишения! Маленькие дети подходили со смущенными улыбками, подталкиваемые счастливыми мамами, чтобы сфотографироваться с нами. Я несколько раз прошел через вагоны по ходу поезда, смотрел на людей. Некоторые просто лежали – страдая от боли, или просто без сил. Другие – сидели и делились друг с другом планами и мечтами о будущем, с которым уже успели попрощаться, и которое неожиданно вновь обрело смысл и реальность.Кто-то просто ходил за мной, куда бы я ни направился, не мешая мне и не вмешиваясь в мои дела, а просто пытаясь быть ближе к одному из своих спасителей. Мне, в свою очередь, было очеть тяжело осознавать невозможность помочь всем немедленно, но у меня и товарищей не было ни еды, ни медикаментов. За неполные сутки моего дежурства из поезда вынесли не меньше шестнадцати тел – павших смертью храбрых в битве с голодом, не доживших совсме немного до момента, когда пришла помощь.
И пассажирские и товарные вагоны изнутри находились в ужасающем состоянии – результат многодневной скученности и антисанитарии. Но, к моему удивлению, сами люди не выглядели грязными. Их старая и износившаяся одежда в большинстве случаев была относительно чистой – было видно, что люди приложили огромные усилия выглядеть как модно лучше перед своими освободителями. Мне сказали, что многие успели сходить к обнаруженному неподалеко усточнику, чтобы помыться и постирать одежду. В моих глазах это стало еще одним примером невероятной силы духа этих мужественных людей.
Часть вечерая провел, беседуя с Джиной Раппопорт – женщиной, предложившей мне свою помощь в качестве переводчика. В начале войны она оказалась в Варшавском гетто, где несколько лет подряд с болью наблюдала как нацисты постепенно увозят оттуда людей в концентрационные лагеря смерти. Наконец пришел ее черед: ее перевезли в Берген-Белсен – концлагерь, условия содержания узников в котором были чудовищными – точь-в-точь такие, как я позднее прочел в официальных хрониках.
Когда нацисты начали понимать приближение окончания войны, они ускорили уничтожение узников концлагерей. Около 2500 тысяч пленников лагеря, в числе которых была и Джина, под конвоем набили в поезд и отправили колесить по всей Германию в надежде, что найдётся неосвобожденный еще концлагерь, где их можно было бы уничтожить до прихода Советских войск с восточного фронта, или американцев – с западного. Поскольку у пленников поезда практически не было с собой пищи, очень многие погибли по пути. Остальные во время бесцельного мотания по рельсам потеряли остаток веры в возможность спасения. Поэтому, когда их поезд бросили на рельсах в этом тупике в долине, они ни на что не надеялись и ждали конца. К сожалению, у меня не было возможности записать историю Джины. Через несколько месяцев после окончания войны, когда я уже вернулся домой в Сан-Диего, я получил от нее короткое письмо. Она жила в Париже и строила большие планами на будущее. Я ответил ей, но, к сожалению, она не продолжила переписку. Надеюсь, что ее жизнь в итоге сложилась так, как она мечтала.
На следующее утро мой экипаж, дождавшись прихода помощи, был направлен назад в батальон. Мы завели танк и помахали на прощание нашим новым друзьям. Я оглянулся и увидел одинокую фигурку Джины Раппопорт, которая вышла из толпы и махала нам рукой. Повинуясь неожиданному и необъяснимому порыву, я заглушил мотор, спрыгнул с танка, подбежал к Джине, обнял ее и поцеловал в лоб, как бы прося прощения за все ужасы и невыразимую жестокость, которые причинили этим несчастным люди в форме (пускай они были и нашими врагами), молясь за то, чтобы дальнейшая их жизнь у всех них сложилась счастливо и спокойно.
Джордж С.Гросс.,Калифорния.
http://wp.me/pevEg-77
Автор: Мэттью Розелл, штат Нью-Йорк, США.
A Train Near Magdeburg
On Friday, April 13, 1945, I was commanding a light tank in a column of the 743rd Tank Battalion and the 30th Infantry Division, moving south near the Elbe River toward Magdeburg, Germany. After three weeks of non-stop advancing with the 30th from the Rhine to the Elbe as we alternated spearhead and mop-up duties with the 2nd Armored Division, we were worn out and in a somber mood because, although we knew the fighting was at last almost over, a pall had been cast upon our victories by the news of the death of President Franklin D. Roosevelt. I had no inkling of the further grim news that morning would bring. Suddenly, I was pulled out of the column, along with my buddy Sergeant Carrol Walsh in his light tank, to accompany Major Clarence L. Benjamin of the 743rd in a scouting foray to the east of our route. Major Benjamin had come upon some emaciated Finnish soldiers who had escaped from a train full of starving prisoners a short distance away. The major led our two tanks, each carrying several infantrymen from the 30th Infantry Division on its deck, down a narrow road until we came to a valley with a small train station at its head and a motley assemblage of passenger compartment cars and boxcars pulled onto a siding. There was a mass of people sitting or lying listlessly about, unaware as yet of our presence. There must have been guards, but they evidently ran away before or as we arrived, for I remember no firefight. Our taking of the train, therefore, was no great heroic action but a small police operation. The heroism that day was all with the prisoners on the train.
Major Benjamin took a powerful picture just as a few of the people became aware that they had been rescued. It shows people in the background still lying about, trying to soak up a bit of energy from the sun, while in the foreground a woman has her arms flung wide and a great look of surprise and joy on her face as she rushes toward us. In a moment, that woman found a pack left by a fleeing German soldier, rummaged through it, and held up triumphantly a tin of rations. She was immediately attacked by a swarm of skeletal figures, each intent upon capturing that prize. My yelling did no good, so that I finally had to leap from my tank and wade through weak and emaciated bodies to pull the attackers off the woman, who ran quickly away with her prize. I felt like a bully, pushing around such weak and starving fellow humans, but it was necessary to save the woman from great harm. The incident drove home to me the terrible plight of the newly freed inhabitants of the train.
I pulled my tank up beside the small station house at the head of the train and kept it there as a sign that the train was under American protection now. Carroll Walsh’s tank was soon sent back to the battalion, and I do not remember how long the infantrymen stayed with us, though it was a comfort to have them for a while. My recollection is that my tank was alone for the afternoon and night of the 13th. A number of things happened fairly quickly. We were told that the commander of the 823rd Tank Destroyer battalion had ordered all the burgermeisters of nearby towns to prepare food and get it to the train promptly, and were assured that Military Government would take care of the refugees the following day. So we were left to hunker down and protect the starving people, commiserating with if not relieving their dire condition.
I believe that the ranking officer of the Finnish prisoners introduced himself to me and offered to set up a perimeter guard. I think I approved and asked him to organize a guard, set out pickets, and handle the maintenance and relief of the outposts. However it happened, the guard was set up swiftly and efficiently. It was moving and inspiring to see how smartly those emaciated soldiers returned to their military duties, almost joyful at the thought of taking orders and protecting others again. They were armed only with sticks and a few weapons discarded by the fleeing German guards, but they made a formidable force, and they obviously knew their duties, so that I could relax and talk to the people. A young woman named Gina Rappaport came up and offered to be my interpreter. She spoke English very well and was evidently conversant with several other languages besides her native Polish. We stood in front of the tank as along line of men, women, and little children formed itself spontaneously, with great dignity and no confusion, to greet us. It is a time I cannot forget, for it was terribly moving to see the courtesy with which they treated each other, and the importance they seemed to place on reasserting their individuality in some seemingly official way. Each would stand at a position of rigid attention, held with some difficulty, and introduce himself or herself by what grew to be a sort of formula: the full name, followed by “a Polish Jew from Hungary”-or a similar phrase which gave both the origin and the home from which the person had been seized. Then each would shake hands in a solemn and dignified assertion of individual worth. Battle-hardened veterans learn to contain their emotions, but it was difficult then, and I cry now to think about it. What stamina and regenerative spirit those brave people showed!
Also tremendously moving were their smiles. I have one picture of several girls, specter-thin, hollow-cheeked, with enormous eyes that had seen much evil and terror, and yet with smiles to break one’s heart. Little children came around with shy smiles, and mothers with proud smiles happily pushed them forward to get their pictures taken. I walked up and down the train seeing some lying in pain or lack of energy, and some sitting and making hopeful plans for a future that suddenly seemed possible again. Others followed everywhere I went, not intruding but just wanting to be close to a representative of the forces that had freed them. How sad it was that we had no food to give immediately, and no medical help, for during my short stay with the train sixteen or more bodies were carried up the hillside to await burial, brave hearts having lost the fight against starvation before we could help them.
The boxcars were generally in very bad condition from having been the living quarters of far too many people, and the passenger compartments showed the same signs of overcrowding and unsanitary conditions. But the people were not dirty. Their clothes were old and often ragged, but they were generally clean, and the people themselves had obviously taken great pains to look their best as they presented themselves to us. I was told that many had taken advantage of the cold stream that flowed through the lower part of the valley to wash themselves and their clothing. Once again I was impressed by the indomitable spirits of these courageous people.
I spent part of the afternoon listening to the story of Gina Rappaport, who had served so well as interpreter. She was in the Warsaw ghetto for several years as the Nazis gradually emptied the ghetto to fill the death camps, until her turn finally came. She was taken to Bergen-Belsen, where the horrible conditions she described matched those official accounts I later heard. She and some 2500 others, Jews from all over Europe, Finnish prisoners of war, and others who had earned the enmity of Nazidom, were forced onto the train and taken on a back-and-forth journey across Germany, as their torturers tried to get them to a camp where they could be eliminated before Russians on one side or Americans on the other caught up with them. Since the prisoners had little food, many died on the purposeless journey, and they had felt no cause for hope when they were shunted into this little unimportant valley siding. Gina told her story well, but I have never been able to write it. I received a letter from her months later, when I was home in San Diego. I answered it but did not hear from her again. Her brief letter came from Paris, and she had great hopes for the future. I trust her dreams were realized.
We were relieved the next morning, started up the tank, waved good-bye to our new friends, and followed a guiding jeep down the road to rejoin our battalion. I looked back and saw a lonely Gina Rappaport standing in front of a line of people waving us good fortune. On an impulse I cannot explain, I stopped the tank, ran back, hugged Gina, and kissed her on the forehead in a gesture I intended as one asking forgiveness for man’s terrible cruelty and wishing her and all the people a healthy and happy future. I pray they have had it.
George C. Gross,Spring Valley, California
Автор:
Matthew Rozell
Hudson Falls, New York, USA,
